Неточные совпадения
Левин оглянулся на нее и был поражен тем радостным сиянием, которое было на ее лице; и чувство это невольно сообщилось ему. Ему
стало, так же как и ей,
светло и весело.
Прошло минут с десять. Было еще
светло, но уже вечерело. В комнате была совершенная тишина. Даже с лестницы не приносилось ни одного звука. Только жужжала и билась какая-то большая муха, ударяясь с налета об стекло. Наконец, это
стало невыносимо: Раскольников вдруг приподнялся и сел на диване.
Оно бы и хорошо: и тепло и
светло станет на сердце, да вдруг она окинет потом взглядом местность и оцепенеет, забудется в созерцательной дремоте — и его уже нет перед ней.
— Эта грусть скоро проходит, и мне опять
станет так
светло, весело, как вот опять
стало теперь!
В трактире к обеду
стало поживее; из нумеров показались сонные лица жильцов: какой-то очень благообразный, высокий, седой старик, в светло-зеленом сюртуке, ирландец, как нам сказали, полковник испанской службы, француз, бледный, донельзя с черными волосами, донельзя в белой куртке и панталонах, как будто завернутый в хлопчатую бумагу, с нежным фальцетто, без грудных нот.
— Поблагодарите тетушку. А как я рад, что приехал, — сказал Нехлюдов, чувствуя, что на душе у него
становится так же
светло и умильно, как бывало прежде.
Через полчаса
стало совсем
светло. Солнечные лучи, осветившие вершины гор, известили обитателей леса о наступлении дня.
Скоро
стало совсем
светло. Солнца не было видно, но во всем чувствовалось его присутствие. Туман быстро рассеивался, кое-где проглянуло синее небо, и вдруг яркие лучи прорезали мглу и осветили мокрую землю. Тогда все
стало ясно,
стало видно, где я нахожусь и куда надо идти. Странным мне показалось, как это я не мог взять правильного направления ночью. Солнышко пригрело землю,
стало тепло, хорошо, и я прибавил шагу.
Когда
стало совсем
светло, я стряхнул с себя сонливость и уверенно пошел по краю оврага.
Сначала она была бледная, потом
стала изумрудно-зеленой, и по этому зеленому фону, как расходящиеся столбы, поднялись из-за горизонта два светло-желтых луча.
Она улыбнулась и немного спустя уже сама заговаривала со мной. Я не видал существа более подвижного. Ни одно мгновенье она не сидела смирно; вставала, убегала в дом и прибегала снова, напевала вполголоса, часто смеялась, и престранным образом: казалось, она смеялась не тому, что слышала, а разным мыслям, приходившим ей в голову. Ее большие глаза глядели прямо,
светло, смело, но иногда веки ее слегка щурились, и тогда взор ее внезапно
становился глубок и нежен.
Ночь была душная, растворили окна, ливень унялся, шел уже мелкий дождь; мы
стали смотреть в окна и увидели три пожара, от которых, несмотря на черные тучи, было довольно
светло.
Небо очистилось, замелькали звезды,
становилось уже
светло от утренней зари, когда я заснул в моей кроватке.
— Что жалеть-то! Вони да грязи мало, что ли, было? После постоялого-то у меня тут другой домок, чистый, был, да и в том тесно
стало. Скоро пять лет будет, как вот эти палаты выстроил. Жить надо так, чтобы и
светло, и тепло, и во всем чтоб приволье было. При деньгах да не пожить? за это и люди осудят! Ну, а теперь побеседуемте, сударь, закусимте; я уж вас от себя не пущу! Сказывай, сударь, зачем приехал? нужды нет ли какой?
— Да, немного побольше
стали. А ну-ка, дай-ка теперь мне поглядеть. Ты ведь счастливец. Ты брюнет, и они у тебя черные, а у меня — светло-каштановые, у меня не так они выделяются. Ну а все-таки как? виднее, чем прежде?
От всех этих картин на душе у Сверстова
становилось необыкновенно
светло и весело: он был истый великорусе; но gnadige Frau, конечно, ничем этим не интересовалась, тем более, что ее занимала и отчасти тревожила мысль о том, как их встретит Марфин, которого она так мало знала…
— Представьте:
стало мне жаль деревянной церковки. Чуден и светел новый храм возведут на Руси и будет в нем и
светло и тепло молящимся внукам, но больно глядеть, как старые бревна без жалости рубят!
Пока чистили оружие, седла, сбрую и коней, звезды померкли,
стало совсем
светло, и потянул предрассветный ветерок.
Матвей подошёл к окну и
стал за косяком, выглядывая в сад,
светло окроплённый солнцем. Перед ним тихо качались высокие стебли мальвы, тесно усаженные лиловыми и жёлтыми цветами в росе. Сверкающий воздух был пропитан запахом укропа, петрушки и взрытой, сочной земли.
Потом он долго, до света, сидел, держа в руках лист бумаги, усеянный мелкими точками букв, они сливались в чёрные полоски, и прочитать их нельзя было, да и не хотелось читать. Наконец, когда небо
стало каким-то светло-зелёным, в саду проснулись птицы, а от забора и деревьев поползли тени, точно утро, спугнув, прогоняло остатки не успевшей спрятаться ночи, — он медленно, строку за строкой
стал разбирать многословное письмо.
Инсаров приблизился к ней и коснулся ее
стана. Она вдруг обернулась к нему,
светло ему улыбнулась и оперлась на его плечо.
Как он подошел, на палубе нашей
стало совсем
светло, мы ясно видели их, они — нас.
— Да, смотри тут, как темно всё. Уж я бился, бился! Поймал кобылу одну, обротал, а своего коня пустил; думаю, выведет. Так что же ты думаешь? Как фыркнет, фыркнет, да носом по земи… Выскакал вперед, так прямо в станицу и вывел. И то спасибо уж
светло вовсе
стало; только успели в лесу коней схоронить. Нагим из-зa реки приехал, взял.
И еще раз треснул кулаком так, что Любский вскочил и подсел к нам. Проснулся Любский, когда уже
стало совсем
светло и мы пресытились шампанским, а Лентовский своим неизменным «Бенедиктином», который пил не из ликерных рюмочек, а из лафитного стакана.
Капитолина Марковна присоединяла свой поклон. Как дитя, обрадовался Литвинов; уже давно и ни от чего так весело не билось его сердце. И легко ему
стало вдруг, и
светло… Так точно, когда солнце встает и разгоняет темноту ночи, легкий ветерок бежит вместе с солнечными лучами по лицу воскреснувшей земли. Весь этот день Литвинов все посмеивался, даже когда обходил свое хозяйство и отдавал приказания. Он тотчас
стал снаряжаться в дорогу, а две недели спустя он уже ехал к Татьяне.
M-me Бюжар пошла домой, плакала, пила со сливками свой кофе, опять просто плакала и опять пришла—все оставалось по-прежнему. Только
светло совсем в комнате
стало.
Дернуло спину, потом вдавило живот — и ровно застучали колеса по белому камню: въехали на шоссе. Лошадь пошла шагом, и сразу
стало тихо,
светло и просторно. В лесу, когда мчались, все казалось, что есть ветер, а теперь удивляла тишина, теплое безветрие, и дышалось свободно. Совсем незнакомое было шоссе, и лес по обеим сторонам чернел незнакомо и глубоко. Еремей молчал и думал и, отвечая Колесникову, сказал...
Все, что я
стану говорить о наружном виде ястребов-перепелятников, об их выкармливанье, вынашиванье и проч., совершенно прилагается и к двум первым родам. Перепелятники, пером светло-серые, называются чисторябыми; они бывают посветлее и потемнее. Оренбургские охотники приписывают это различие в пере (то есть в цвете ястребиной крыши) влиянию дерев, на которых они вывелись, и потому светлых называют березовиками, а темных — дубовиками.
На другое утро, по снятии ставешков с окон, в спальне
стало необычайно
светло от выпавшего в ночь первого зазимка.
Сидела раз Катерина Львовна у себя на вышке под окошечком, зевала-зевала, ни о чем определенном не думала, да и стыдно ей, наконец, зевать
стало. А на дворе погода такая чудесная: тепло,
светло, весело, и сквозь зеленую деревянную решетку сада видно, как по деревьям с сучка на сучок перепархивают разные птички.
В конюшне
стало совсем
светло. Бородатый, старый, вонючий козел, живший между лошадей, подошел к дверям, заложенным изнутри брусом, и заблеял, озираясь назад, на конюха. Васька, босой, чеша лохматую голову, пошел отворять ему. Стояло холодноватое, синее, крепкое осеннее утро. Правильный четырехугольник отворенной двери тотчас же застлался теплым паром, повалившим из конюшни. Аромат инея и опавшей листвы тонко потянул по стойлам.
Но зато как отрадно и
светло на душе
становилось мне, когда он после какого-нибудь моего слова, пристально поглядев на меня, говорил тронутым голосом, которому старался дать шутливый тон...
Кто-то тихо-тихо постучал в окошко. Должно быть, Фекла вернулась. Ольга встала и, зевая, шепча молитву, отперла дверь, потом в сенях вынула засов. Но никто не входил, только с улицы повеяло холодом и
стало вдруг
светло от луны. В открытую дверь было видно и улицу, тихую, пустынную, и самую луну, которая плыла по небу.
Я проснулся утром, я думаю, в восьмом часу, и в комнате было уже почти совсем
светло. Я проснулся разом с полным сознанием и вдруг открыл глаза. Она стояла у стола и держала в руках револьвер. Она не видела, что я проснулся и гляжу. И вдруг я вижу, что она
стала надвигаться ко мне с револьвером в руках. Я быстро закрыл глаза и притворился крепко спящим.
Около костра было тепло,
светло и уютно, но там, дальше, куда не достигал освещенный колеблющийся круг, там ночь
стала непроницаемо черной, и временами до нас доносилось ее холодное, сырое дыхание.
Глуховцев. Сильнее нельзя любить. Видишь ли, настоящую любовь можно узнать по тому, насколько от нее человек
становится лучше, и еще по тому, Оль-Оль, насколько от нее в душе светлеет. А у меня так
светло теперь, что я удивляюсь. Ведь ты знаешь, Олечка, как мучили меня всякие проклятые вопросы, а теперь ничего: только радость, только свет, только любовь. И петь хочется… как Блохину.
С семи часов палату заливал яркий дневной свет, проходивший в громадные окна, и
становилось так
светло, как в поле, и белые стены, постели, начищенные медные тазы и полы — все блестело и сверкало в этом свете.
—
Стану так делать, — тихо, чуть слышно молвила Дуня, глядя с любовью на Аграфену Петровну. — Вот и теперь, как поговорила с тобой,
стало у меня на душе и
светло и радостно, мысли улеглись, и нá сердце
стало спокойней…
— Это тебе, сударыня ты моя Аксинья Захаровна, для Христова праздника… Да смотри, шей скорей, поторапливайся… Не взденешь этого сарафана в
Светло воскресенье, и христосоваться не
стану. Стой утреню в этом самом сарафане. Вот тебе сказ…
Льстило его самолюбию, когда, бывая в той часовне за службой,
становился он впереди всех, первый подходил к целованию Евангелия или креста, получал от беглого попа в крещенский сочельник первый кувшин богоявленской воды, в Вербну заутреню первую вербу, в
Светло воскресенье перву свечу…
Фленушка ушла. У Алексея на душе
стало так
светло, так радостно, что он даже не знал, куда деваться. На месте не сиделось ему: то в избе побудет, то на улицу выбежит, то за околицу пойдет и зальется там громкою песней. В доме петь он не смел: не ровен час, осерчает Патап Максимыч.
Близкие, дорогие мне люди
стали в моих глазах как-то двоиться; эта девушка, — в ней столько оригинального и славного, от ее присутствия на душе
становится хорошо и
светло, а между тем все, составляющее ее, мне хорошо известно, и ничего в ней нет особенного: на ее мозге те же извилины, что и на сотнях виденных мною мозгов, мускулы ее так же насквозь пропитаны жиром, который делает столь неприятным препарирование женских трупов, и вообще в ней нет решительно ничего привлекательного и поэтического.
Идет Жилин, все тени держится. Он спешит, а месяц еще скорее выбирается; уж и направо засветились макушки.
Стал подходить к лесу, выбрался месяц из-за гор, — бело,
светло совсем, как днем. На деревах все листочки видны. Тихо,
светло по горам, как вымерло все. Только слышно — внизу речка журчит.
Но раз весной я пошел в сад и заметил, что почка на тутовнике
стала распускаться, и на припоре солнечном уж был лист. Я вспомнил про семена червей и дома
стал перебирать их и рассыпал попросторнее. Большая часть семечек были уже не темно-серые, как прежде, а одни были светло-серые, а другие еще светлее, с молочным отливом.
Уж
стал месяц бледнеть, роса пала, близко к свету, а Жилин до края леса не дошел. «Ну, — думает, — еще тридцать шагов пройду, сверну в лес и сяду». Прошел тридцать шагов, видит — лес кончается. Вышел на край — совсем
светло, как на ладонке перед ним степь и крепость, и налево, близехонько под горой, огни горят, тухнут, дым стелется и люди у костров.
Когда
светло станет, он ляжет.
Окинув своими маленькими, казалось, совсем бесстрастными, глазами Володин костюм, китаец первым делом достал широкую блузу из тонкой светло-желтой ткани и такие же шаровары и
стал вертеть ими под носом у Володи.
Меж тем гроза миновалась, перестал и дождик. Рассеянные тучки быстро неслись по́ небу, лишь изредка застилая полный месяц. Скоро и тучки сбежали с неба,
стало совсем
светло… Дарья Сергевна велела Василью Фадееву лошадей запрягать. Как ни уговаривала ее Аграфена Ивановна остаться до утра, как ни упрашивали ее о том и Аннушка с Даренушкой, она не осталась. Хотелось ей скорей домой воротиться и обо всем, что узнала, рассказать Марку Данилычу.
Становилось ужасно холодно, и едва я высовывался из воротника, как морозный сухой снег, крутясь, набивался в ресницы, нос, рот и заскакивал за шею; посмотришь кругом — все бело,
светло и снежно, нигде ничего, кроме мутного света и снега.
Живая жизнь не может быть определена никаким конкретным содержанием. В чем жизнь? В чем ее смысл? В чем цель? Ответ только один: в самой жизни. Жизнь сама по себе представляет высочайшую ценность, полную таинственной глубины. Всякое проявление живого существа может быть полно жизни, — и тогда оно будет прекрасно,
светло и самоценно; а нет жизни, — и то же явление
становится темным, мертвым, и, как могильные черви, в нем начинают копошиться вопросы: зачем? для чего? какой смысл?